Да, процветает – без нее!
А потом, будто всего этого было мало, в один прекрасный день Алехандро вдруг заявил:
– Я должен оставить тебя одну, Эрика, на несколько дней. Есть одно дело, которым надо заняться в другом месте.
Сердце ее усиленно забилось от внезапного страха. Она немедленно поняла, что "дело" связано с теми, кто занимался вандализмом и саботажем. И с правосудием Миландро, о котором говорил муж.
– Я не могу больше, Алехандро! – закричала она. – Не могу! Я сыта по горло! Ты женился на мне и привез меня сюда ради ребенка, потому что веришь, что семья – это святое. И вот я сижу в этой дыре, полнею день ото дня и скрываю это всеми правдами и неправдами, лишь бы не взволновать твою полоумную тетку известием о моей беременности! А теперь, будто этого мало, должна еще терзаться мыслями о том, что тебя могут убить! Да тут Колумбия рядом, может, до твоего бизнеса оттуда добираются? Почему ты не обратишься в полицию?
– Нет, я обязан сделать это сам.
Он попытался прижать ее к себе, но она оттолкнула его и разрыдалась.
– Нет! Я не хочу! Не желаю сидеть тут и дожидаться, когда принесут твой труп и я стану вдовой прежде, чем настоящей женой.
Алехандро присел на край туалетного столика и, преодолев сопротивление Эрики, притянул к себе достаточно близко, чтобы она ощутила исходящий от него жар.
– Подожди, querida, не отказывайся, не ставь на нас крест, – попросил он. – Как только покончу с этим делом, я отвезу тебя домой. Ты вернешься в знакомую обстановку задолго до рождения малыша. Клянусь тебе!
– Но можешь ли ты обещать, что будешь рядом?
– Естественно. Это же и мой ребенок.
О, если бы только он сказал: "Естественно, ведь я же люблю тебя!", – она согласила бы на что угодно. Но что толку желать луну с неба, когда с самого начала он поставил ее перед фактом, что любовь к их браку отношения не имеет.
Стиснув зубы, чтобы не разрыдаться, Эрика прошептала одними губами:
– Пожалуйста, отпусти меня, Алехандро. – Но он не отпустил.
– Нет. Слишком давно я не держал тебя в объятиях. – И Алехандро перевел взгляд на ее губы. – Слишком давно не целовал тебя, – добавил он, и рот его последовал за глазами.
Одного поцелуя было достаточно. Эрика моментально сдалась. Она знала, что потом будет ненавидеть их обоих: его за искусные ласки, себя за безволие и неспособность противостоять им. Но пока… пока отдалась утолению терзающего ее отчаянного голода.
Еще раз ощутить его страсть, почувствовать себя драгоценностью, отдаться его губам и рукам – больше она не думала ни о чем. Завтра, когда Алехандро покинет ее, времени хватит на все – и на воспоминания, и на сожаления, и на ненависть…
Алехандро уехал на следующее утро. И следующие четыре дня и ночи Эрика провела, терзаемая страхом и дурными предчувствиями. Наконец, на пятый день утром, не в состоянии дольше терпеть пытку одиночеством и неизвестностью, она нашла свой англо-испанский разговорник и отправилась разыскивать Пуньяду – единственного человека, который относился к ней с откровенной добротой.
Светлое просторное помещение с высоким потолком напомнило Эрике кухню в доме ее бабушки. Так же по стенам висели связки чеснока и стручков сушеного острого перца, так же один угол занимала старинная плита на шесть конфорок, так же на открытых полках сияли медные тазы и сковороды. Удивительно приветливая, веселая комната. Жаль, что она не нашла ее раньше.
Пуньяда стояла у длинного стола в окружении многочисленных блюд с овощами и что-то сосредоточенно нарезала. Но, услышав звук открывающейся двери, отложила угрожающих размеров нож, просияла и что-то приветливо произнесла, сделав приглашающий жест рукой.
Эрика вошла и произнесла по-испански старательно заготовленную фразу:
– Я вам мешаю?
– No, no. – Старуха подошла к молодой женщине, взяла ее за руку и подвела к удобному плетеному креслу у окна.
Эрика благодарно уселась и начала перелистывать разговорник в поисках подходящих фраз. В конце концов она сказала со смущенной улыбкой:
– Боюсь, я совсем не говорю по-испански. No hablo espacol.
Пуньяда энергично закивала и с интересом стала ожидать продолжения.
Чувствуя себя чертовски глупо, Эрика помахала руками и произнесла:
– Я пришла, потому что чувствую себя там, наверху, совершенно одинокой. Sola.
– Sola, si. Да, одна. – Старуха снова ободряюще улыбнулась и кивнула.
– Да, и я подумала, что мы могли вместе попить кофе. – Тут Эрика разыграла целую пантомиму: прижала пальцы к груди, потом указала на Пуньяду, потом на кофейник и сделала жест, будто пьет. – Кофе?
– No, no cafe. – Старуха неодобрительно зацокала языком, кинулась к холодильнику и достала глиняный кувшин. – Leche – para nесо. Молоко – для ребенка, – сказала она, налила стакан молока и подала его гостье.
Совершенно озадаченная Эрика взглянула на Пуньяду.
– Алехандро сказал вам про ребенка?
Видимо, та все-таки достаточно понимала по-английски, чтобы уловить смысл вопроса, но слишком мало, чтобы ответить. Это не смутило ее. Она покачала головой, постучала скрюченным пальцем по виску и улыбнулась.
– Вы… вы догадались? – воскликнула пораженная Эрика.
Снова последовали радостные кивки и широкие сияющие улыбки.
– О… – Молодая женщина была подавлена нахлынувшими на нее разнообразными эмоциями и с трудом сдерживала слезы. – Если бы вы только знали, какое удовольствие для меня поговорить об этом вслух! Видите ли, никто еще не знает. Алехандро ничего не рассказал. Не понимаю почему. Наверное, он стесняется меня и ребенка… – Она полистала разговорник и с трудом перевела последнюю фразу.